Единственное, что может описать крепость нашей связи — это манкунианская грязь, романтическое разъединение и мощная мотивация доказать бесцельность всего через перверсивное совершенство. Взять что-то, что чуждо или непонятно всем, а затем неотступно доказывать каждому, что это именно то, что им нужно, так что в конце они возжелают это, несмотря на самих себя и презирая себя. Нам с Йеном было как день ясно, что они ничего не понимают, не берут в расчет нашу неподдельную боль, не видят питающее ее разочарование, то одиночество, в которое не верили даже члены наших групп. Это ужасное одиночество жизни в отсутствии людей, любящих мир, равно как и друзей.
По моим ощущениям он был так же, как я, слишком чужим, родившимся в той же постиндустриальной рабской воронке. У нас у обоих было возвышенная привязанность к поэтической лирике и метафоре во времена, когда нормой была псевдополитическая поза. Мы были слишком хилыми для социума, мы цинично не принимали социум, инстинктивно не доверяя всему, что им одобрялось.
Последующие эпизоды и выводы основаны непосредственно на моих воспоминаниях о долгих телефонных разговорах, которые у нас случались, особенно часто поздно ночью. Также их источниками являются несколько писем, которые он мне прислал, и, конечно, истории наших случайных встреч. Наши отношения были своего рода сексом по телефону очень личные и интимные, касающиеся важнейших мыслей, которыми мы делились, и в особенности сфокусированные на наших общих попытках убедить друг друга, что есть хоть какие-то причины оставаться в живых.
Все те спекуляции и предположения, что были изложены выше, являются важными для понимания истории, о которой речь пойдет ниже.
Йен Кертис (слева) и Дженезис Пи-Орридж (справа) — друзья, связанные наитончайшей из нитей
В общем, ничего удивительного, что мы с Йеном чувствовали такую глубокую личную близость. Также не стоит удивляться и тому значению, которое имеют основанные нами группы, значению, которое не уменьшается, если, конечно, культурная значимость всего прямо или косвенно возрастает.
Большой Манчестер был местом бесполезного и грандиозного разрушения городской коммуны безо всяких причин, просто по фаталистическим коммерческим прихотям. Место, где были построены едва ли не самые ранние, прижатые друг к другу и замкнутые (по сути бесчеловечные) дешевые жилищные комплексы для рабочих семей, тут и там порождающие физические и социально-психилогические проблемы. Места, где сохранялось хотя бы подобие коммуны, лишились этих черт во время Второй Мировой, а впоследствии были застроены бездумными домами, которые как будто воплощали оруэлловский концепт модерности в 50-е и 60-е, из которых словно только что ушли грабители.
На сегодняшний день фабрики в упадке. Но в те времена индустриальные шумы и рабы находились в состоянии постоянного и неизменного перемещения, сам большой город вонял кастрированными надеждами и желаниями. Долей интеллектуального изгоя была неофициальная стипендия, которая подпитывала поиск самого современного языка для творческой подрывной деятельности и голоса Pдля подъема индивидуального эмоционального нигилизма, обнаруживаемого внутри этого движения. PЭто и занимало мой ум, что воплотилось в стремление сформировать совершенно новое и релевантное музыкальное направление, корни которого уходили бы в индустриальное рабство массового производства в той же степени, в какой ритм-н-блюз был релевантной музыкальной формой для выражения опыта рабства на плантациях.
Не сомневаюсь, что все наше наполненное терзаниями движение к капитуляции и неустранимая чувствительность, характеризовавшие как мой персональный путь и мою конструктивную роль в Throbbing Gristle, так и, параллельно, жизненный путь Йена Кертиса и его участие в Joy Division, являются прекрасными подтверждениями этой теории.
THE PARKING LOT PROJECT, BEST SHOWROOM LOS ANGELES, 1976
Манчестерский порт был на другом конце этих зацикленных на хлопке экономических процессов. Он был заполнен громадными фабриками, процветавшими за счет не менее аморальной и отвратительной формы рабства индустриального рабства. Так что я искренне верю, что такой значимый и более современный жанр, как индустриальная музыка (сюда бы я еще включил группы типа Joy Division с их социально-теоретическим видением), несет свой императив, позволяющий манифестировать, описывать и выражаться через развертывание новых музыкальных форм, как бы интерпретирующих индустриальное рабство и деградацию, разложение всего, что за ним последовало. Фабрики были еще одним бастионом массового производства хлопка, которое требовало большей мобильности производства, перемещающегося из сельскохозяйственных районов в урбанизированные зоны.
Нет, в данном случае я говорю о том чувстве разрушения, которым он меня подкармливал, о том, что он символизируют крайнюю деградацию того, что индустриальная революция и наша империя со своим «британским стилем жизни» превозносила как высшие ценности. PЯ испорчен Манчестером. Он меня обидел и ожесточил. Он объяснил мне, что есть абсолютная пустота. И это не какая-то духовная сфера. Рок-н-ролл на самом деле родился из сельскохозяйственного рабства, его музыка, идущая от африканских корней, мутировавшая благодаря опыту, полученному на плантациях, стала совершенно новым средством выражения, исследовавшим и зафиксировавшим на пленке существовавшие давление, эксплуатацию и подчинение. Рок-н-ролл поглотил и разбил на части ритмы и звуки массового производства хлопка, возможного благодаря всей мерзости сельскохозяйственного рабства и использованию мобильного рынка труда.
Манчестер как и Нью-Йорк, — это состояние души. Манчестер — в большей степени эмоциональное состояние. Некоторые города такие по своей природе. Когда меня спрашивают, откуда я (имея в виду национальность), я никогда не говорю, что я британец, всегда заявляя, что я из Манчестера. Это не значит, что я так уж по нему ностальгирую. В конце концов, это такая же дыра, как и любой современный город.
UNIVERSITY OF SAARBRЊCKEN, 1970 (справа)
APARTMENT BLOCK / GALLARATESE QUARTER, MILANP1970-74 (слева)
Для начала стоит понять, что я до сих пор считаю себя прежде всего манчестерским (в противовес британскому) трансмедийным артистом, музыкантом, писателем и эдаким новым денди. Моя мать родилась в Салфорде, поэтому ей было не по себе в таком городе, так что в детстве я даже не мог посмотреть «Улицу коронации»(Одна из старейших британских мыльных опер, недавно перевалившая за 7 с половиной тысячный эпизод P- прим. ред.). Я вырос среди настоящих модов, постоянно ошивавшихся в клубах Twisted Wheel и Heaven and Hell . PДо сих пор вспоминаю, как моды и рокеры мочили друг друга, выясняя, кто круче — P«Битлы» или «Роллинги». PКо мне они все относились с презрением, как к некоей аномалии. Я одевался как король модов, красился как только мог и гонял на футбол, чтобы пошвыряться бутылками и кирпичами, болея за «МанСити». Я ненавидел модов, обожавших этих «надутых битлов», и любил рокеров, фанатевших за «стоунс».
«Автобиографические записки»
PДженезис Пи-Орридж
Литературный отдел Тесноты, неспособный сдержать скрежет зубов при звуках Atmosphere и Shadowplay, решил совершить квест к самым истокам альтернативной музыки и узнать у великого Дженезиса Пи-Орриджа, как индустриальный Манчестер определяет сознание, а также уничтожает хрупких натур вроде Йена Кертиса.
Вой до рвоты | Теснота
Комментариев нет:
Отправить комментарий